СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ ВЕСНЫ
«КТО ЕСТЬ КТО?»
Сначала Штирлиц не поверил себе: в саду пел соловей. Воздух был студеным, голубоватым, и, хотя тона кругом были весенние, февральские, осторожные, снег еще лежал плотный и без той внутренней, робкой синевы, которая всегда предшествует ночному таянию.
Соловей пел в орешнике, который спускался к реке, возле дубовой рощи. Могучие стволы старых деревьев были черные; пахло в парке свежезамороженной рыбой. Сопутствующего весне сильного запаха прошлогодней березовой и дубовой прели еще не было, а соловей заливался вовсю – щелкал, рассыпался трелью, ломкой и беззащитной в этом черном, тихом парке.
Штирлиц вспомнил деда: старик умел разговаривать с птицами. Он садился под деревом, подманивал синицу и подолгу смотрел на пичугу, и глаза у него делались тоже птичьими – быстрыми, черными бусинками, и птицы совсем не боялись его.
«Пинь-пинь-тарарах!» – высвистывал дед.
И синицы отвечали ему – доверительно и весело.
Солнце ушло, и черные стволы деревьев опрокинулись на белый снег фиолетовыми ровными тенями.
«Замерзнет, бедный, – подумал Штирлиц и, запахнув шинель, вернулся в дом. – И помочь никак нельзя: только одна птица не верит людям – соловей».
Штирлиц посмотрел на часы.
«Клаус сейчас придет, – подумал Штирлиц. – Он всегда точен. Я сам просил его идти от станции через лес, чтобы ни с кем не встречаться. Ничего. Я подожду. Здесь такая красота…»
Этого агента Штирлиц всегда принимал здесь, в маленьком особнячке на берегу озера – своей самой удобной конспиративной квартире. Он три месяца уговаривал обергруппенфюрера СС Поля выделить ему деньги для приобретения виллы у детей погибших при бомбежке танцоров «Оперы». Детки просили много, и Поль, отвечавший за хозяйственную политику СС и СД, категорически отказывал Штирлицу. «Вы сошли с ума, – говорил он, – снимите что-нибудь поскромнее. Откуда эта тяга к роскоши? Мы не можем швырять деньги направо и налево! Это бесчестно по отношению к нации, несущей бремя войны».
Штирлицу пришлось привести сюда своего шефа – начальника политической разведки службы безопасности. Тридцатичетырехлетний бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг сразу понял, что лучшего места для бесед с серьезными агентами найти невозможно. Через подставных лиц была произведена купчая, и некий Бользен, главный инженер «химического народного предприятия имени Роберта Лея», получил право пользования виллой. Он же нанял сторожа за высокую плату и хороший паек. Бользеном был штандартенфюрер СС фон Штирлиц.
…Кончив сервировать стол, Штирлиц включил приемник. Лондон передавал веселую музыку. Оркестр американца Глэна Миллера играл композицию из «Серенады Солнечной долины». Этот фильм понравился Гиммлеру, и в Швеции была закуплена одна копия. С тех пор ленту довольно часто смотрели в подвале на Принц-Альбрехтштрассе, особенно во время ночных бомбежек, когда нельзя было допрашивать арестованных.
Штирлиц позвонил сторожу и, когда тот пришел, сказал:
– Дружище, сегодня можете поехать в город, к детям. Завтра возвращайтесь к шести утра и, если я еще не уеду, заварите мне крепкий кофе, самый крепкий, какой только сможете…
12.2.1945 (18 часов 38 минут)
«– Как вы думаете, пастор, чего больше в человеке – человека или животного?
– Я думаю, что того и другого в человеке поровну.
– Так не может быть.
– Может быть только так.
– В противном случае что-нибудь одно давно бы уже победило.
– Вы упрекаете нас в том, что мы апеллируем к низменному, считая духовное вторичным. Духовное действительно вторично. Духовное вырастает как грибок, на основной закваске.
– И эта закваска?
– Честолюбие. Это то, что вы называете похотью, а я называю здоровым желанием спать с женщиной и любить ее. Это здоровое стремление быть первым в своем деле. Без этих устремлений все развитие человечества прекратилось бы. Церковь приложила немало сил к тому, чтобы затормозить развитие человечества. Вы помните, о каком периоде истории церкви я говорю?
– Да, да, конечно, я знаю этот период. Я прекрасно знаю этот период, но я знаю и другое. Я перестаю видеть разницу между вашим отношением к человеку и тем, которое проповедует фюрер.
– Да. Он видит в человеке честолюбивую бестию. Здоровую, сильную, желающую отвоевать себе жизненное пространство.
– Вы не представляете себе, как вы не правы, ибо фюрер видит в каждом немце не просто бестию, но белокурую бестию.
– А вы видите в каждом человеке бестию вообще.
– А я вижу в каждом человеке то, из чего он вышел. А человек вышел из обезьяны. А обезьяна есть животное.
– Тут мы с вами расходимся. Вы верите в то, что человек произошел от обезьяны; вы не видели той обезьяны, от которой он произошел, и эта обезьяна ничего вам не сказала на ухо на эту тему. Вы этого не пощупали, вы этого не можете пощупать. И верите в это, потому что эта вера соответствует вашей духовной организации.
– А вам бог сказал на ухо, что он создал человека?
– Разумеется, мне никто ничего не говорил, и я не могу доказать существование божье, – это недоказуемо, в это можно только верить. Вы верите в обезьяну, а я верю в бога. Вы верите в обезьяну, потому что это соответствует вашей духовной организации; я верю в бога, потому что это соответствует моей духовной организации.
– Здесь вы несколько подтасовываете. Я не верю в обезьяну. Я верю в человека.
– Который произошел от обезьяны. Вы верите в обезьяну в человеке. А я верю в бога в человеке.
– А бог, он что – в каждом человеке?
– Разумеется.
– Где же он в фюрере? В Геринге? Где он в Гиммлере?
– Вы задаете трудный вопрос. Мы же говорим с вами о природе человеческой. Разумеется, в каждом из этих негодяев можно найти следы падшего ангела. Но, к сожалению, вся их природа настолько подчинилась законам жестокости, необходимости, лжи, подлости, насилия, что практически там уже ничего и не осталось человеческого. Но я в принципе не верю, что человек, рождающийся на свет, обязательно несет в себе проклятие обезьяньего происхождения.
– Почему «проклятие» обезьяньего происхождения?
– Я говорю на своем языке.
– Значит, надо принять божеский закон по уничтожению обезьян?
– Ну, зачем же так…
– Вы все время очень нравственно уходите от ответа на вопросы, которые меня мучают. Вы не даете ответа «да» или «нет», а каждый человек, ищущий веры, любит конкретность, и он любит одно «да» или одно «нет». У вас же есть «да нет», «нет же», «скорее всего, нет» и прочие фразеологические оттенки «да». Вот именно это меня глубоко, если хотите, отталкивает не столько от вашего метода, сколько от вашей практики.
– Вы неприязненно относитесь к моей практике. Ясно… И тем не менее вы прибежали из концлагеря ко мне. Как это увязать?
– Это лишний раз свидетельствует о том, что в каждом человеке, как вы говорите, наличествует и божественное и обезьянье. Если бы во мне наличествовало только божественное, я бы к вам не обратился. Не стал бы убегать, а принял бы смерть от эсэсовских палачей, подставил бы им вторую щеку, чтобы пробудить в них человека. Вот если бы вам пришлось попасть к ним, интересно, вы бы подставили свою вторую щеку или постарались избежать удара?
– Что значит – подставить вторую щеку? Вы опять проецируете символическую притчу на реальную машину нацистского государства. Одно дело – подставить щеку в притче. Как я вам уже говорил, эта притча совести человеческой. Другое дело – попасть в машину, которая не спрашивает у тебя, подставляешь ты вторую щеку или нет. Попасть в машину, которая в принципе, в идее своей лишена совести… Разумеется, с машиной, или с камнем на дороге, или со стеной, на которую ты натыкаешься, нечего общаться так, как ты общаешься с другим существом.
– Пастор, мне неловко, – может быть, я прикасаюсь к вашей тайне, но… Вы что, были в свое время в гестапо?
– Ну что же я могу вам сказать? Я был там…
– Понятно. Вы не хотите касаться этой истории, ибо для вас это очень болезненный вопрос. А не думаете ли вы, пастор, что после окончания войны ваши прихожане не будут верить вам?
Сначала Штирлиц не поверил себе: в саду пел соловей. Воздух был студеным, голубоватым, и, хотя тона кругом были весенние, февральские, осторожные, снег еще лежал плотный и без той внутренней, робкой синевы, которая всегда предшествует ночному таянию.
Соловей пел в орешнике, который спускался к реке, возле дубовой рощи. Могучие стволы старых деревьев были черные; пахло в парке свежезамороженной рыбой. Сопутствующего весне сильного запаха прошлогодней березовой и дубовой прели еще не было, а соловей заливался вовсю – щелкал, рассыпался трелью, ломкой и беззащитной в этом черном, тихом парке.
Штирлиц вспомнил деда: старик умел разговаривать с птицами. Он садился под деревом, подманивал синицу и подолгу смотрел на пичугу, и глаза у него делались тоже птичьими – быстрыми, черными бусинками, и птицы совсем не боялись его.
«Пинь-пинь-тарарах!» – высвистывал дед.
И синицы отвечали ему – доверительно и весело.
Солнце ушло, и черные стволы деревьев опрокинулись на белый снег фиолетовыми ровными тенями.
«Замерзнет, бедный, – подумал Штирлиц и, запахнув шинель, вернулся в дом. – И помочь никак нельзя: только одна птица не верит людям – соловей».
Штирлиц посмотрел на часы.
«Клаус сейчас придет, – подумал Штирлиц. – Он всегда точен. Я сам просил его идти от станции через лес, чтобы ни с кем не встречаться. Ничего. Я подожду. Здесь такая красота…»
Этого агента Штирлиц всегда принимал здесь, в маленьком особнячке на берегу озера – своей самой удобной конспиративной квартире. Он три месяца уговаривал обергруппенфюрера СС Поля выделить ему деньги для приобретения виллы у детей погибших при бомбежке танцоров «Оперы». Детки просили много, и Поль, отвечавший за хозяйственную политику СС и СД, категорически отказывал Штирлицу. «Вы сошли с ума, – говорил он, – снимите что-нибудь поскромнее. Откуда эта тяга к роскоши? Мы не можем швырять деньги направо и налево! Это бесчестно по отношению к нации, несущей бремя войны».
Штирлицу пришлось привести сюда своего шефа – начальника политической разведки службы безопасности. Тридцатичетырехлетний бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг сразу понял, что лучшего места для бесед с серьезными агентами найти невозможно. Через подставных лиц была произведена купчая, и некий Бользен, главный инженер «химического народного предприятия имени Роберта Лея», получил право пользования виллой. Он же нанял сторожа за высокую плату и хороший паек. Бользеном был штандартенфюрер СС фон Штирлиц.
…Кончив сервировать стол, Штирлиц включил приемник. Лондон передавал веселую музыку. Оркестр американца Глэна Миллера играл композицию из «Серенады Солнечной долины». Этот фильм понравился Гиммлеру, и в Швеции была закуплена одна копия. С тех пор ленту довольно часто смотрели в подвале на Принц-Альбрехтштрассе, особенно во время ночных бомбежек, когда нельзя было допрашивать арестованных.
Штирлиц позвонил сторожу и, когда тот пришел, сказал:
– Дружище, сегодня можете поехать в город, к детям. Завтра возвращайтесь к шести утра и, если я еще не уеду, заварите мне крепкий кофе, самый крепкий, какой только сможете…
«– Как вы думаете, пастор, чего больше в человеке – человека или животного?
– Я думаю, что того и другого в человеке поровну.
– Так не может быть.
– Может быть только так.
– В противном случае что-нибудь одно давно бы уже победило.
– Вы упрекаете нас в том, что мы апеллируем к низменному, считая духовное вторичным. Духовное действительно вторично. Духовное вырастает как грибок, на основной закваске.
– И эта закваска?
– Честолюбие. Это то, что вы называете похотью, а я называю здоровым желанием спать с женщиной и любить ее. Это здоровое стремление быть первым в своем деле. Без этих устремлений все развитие человечества прекратилось бы. Церковь приложила немало сил к тому, чтобы затормозить развитие человечества. Вы помните, о каком периоде истории церкви я говорю?
– Да, да, конечно, я знаю этот период. Я прекрасно знаю этот период, но я знаю и другое. Я перестаю видеть разницу между вашим отношением к человеку и тем, которое проповедует фюрер.
– Да. Он видит в человеке честолюбивую бестию. Здоровую, сильную, желающую отвоевать себе жизненное пространство.
– Вы не представляете себе, как вы не правы, ибо фюрер видит в каждом немце не просто бестию, но белокурую бестию.
– А вы видите в каждом человеке бестию вообще.
– А я вижу в каждом человеке то, из чего он вышел. А человек вышел из обезьяны. А обезьяна есть животное.
– Тут мы с вами расходимся. Вы верите в то, что человек произошел от обезьяны; вы не видели той обезьяны, от которой он произошел, и эта обезьяна ничего вам не сказала на ухо на эту тему. Вы этого не пощупали, вы этого не можете пощупать. И верите в это, потому что эта вера соответствует вашей духовной организации.
– А вам бог сказал на ухо, что он создал человека?
– Разумеется, мне никто ничего не говорил, и я не могу доказать существование божье, – это недоказуемо, в это можно только верить. Вы верите в обезьяну, а я верю в бога. Вы верите в обезьяну, потому что это соответствует вашей духовной организации; я верю в бога, потому что это соответствует моей духовной организации.
– Здесь вы несколько подтасовываете. Я не верю в обезьяну. Я верю в человека.
– Который произошел от обезьяны. Вы верите в обезьяну в человеке. А я верю в бога в человеке.
Юлиан СЕМЕНОВ, Вл. ТОКАРЕВ. СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ ВЕСНЫ
Пьеса в двух частях
Новая редакция
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ШТИРЛИЦ - офицер политической разведки, 50 лет
ШЕЛЛЕНБЕРГ - шеф политической разведки, 34 лет
МЮЛЛЕР - шеф гестапо, 62 лет
XОЛТОФФ - офицер гестапо, 30 лет
ШЛАГ - пастор, 65 лет
КЭТ - радистка, 25 лет
ГРЕТА ДОРФ - офицер гестапо, 30 лет
В эпизодах:
ГЕЛЬМУТ - солдат СС, 50 лет
ШОЛЬЦ - адъютант Мюллера, 35 лет
ПЕРВЫЙ ШУЦМАН - 25 лет
ВТОРОЙ ШУЦМАН - 50 лет
БАРБАРА - унтер-офицер СС, 19 лет
МЕДИЦИНСКАЯ СЕСТРА - 50–60 лет
ДАМА С КОЛЯСКОЙ - за 60 лет
Действие происходит в Германии в самом конце войны
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
До начала спектакля еще далеко, а по всему театру - в зале, в фойе, в буфете, на вешалке и даже в кассовом вестибюле - не смолкая звучат непоколебимо-оптимистические военные марши. Когда же зазвенит третий звонок и последние опоздавшие зрители станут лихорадочно отыскивать свои места в полутемном зале, музыка оборвется, бархатный дикторский голос, сообщив предварительно точное берлинское время, прочтет последнюю сводку с фронта.
ГОЛОС ПО РАДИО. Внимание! Берлинское время двадцать два часа. Слушайте сводку Ставки фюрера от 25 марта 1945 года. Стараясь удержать временно захваченные рубежи, большевистские полчища несут громадные потери. Наши доблестные войска, отразив ожесточенные атаки врага, захватили огромные трофеи. Продолжающиеся упорные бои в Прибалтике помогают нашему командованию стабилизировать линию обороны для подготовки массированного удара на центральном фронте. На Западе наши доблестные войска крепко удерживают оборону и готовятся к нанесению решающего удара по англо-американским позициям. Славные асы рейхсмаршала Геринга ведут победоносные бои с авиацией противника. Сбито семьдесят шесть вражеских самолетов. Наши потери семь самолетов. Сопротивление всего германского народа, верного своему фюреру, нарастает день ото дня, приближая час нашей окончательной победы...
(Оборвав диктора на полуслове, в зал ворвется сирена - сигнал воздушной тревоги. Несколько секунд полная темнота. Когда вновь зажгутся прожектора, мы увидим много людей. Военные и гражданские, мужчины и женщины будут не спеша проходить по авансцене и спускаться вниз, в оркестровую яму. Это сотрудники имперского управления безопасности спокойно и организованно (дело привычное) шествуют в бомбоубежище. Из противоположной кулисы, навстречу общему движению, идут двое - шеф политической разведки рейха, тридцатичетырехлетний красавец бригаденфюрер ШЕЛЛЕНБЕРГ в щегольском генеральском мундире, и группенфюрер ШТИРЛИЦ (седеющий пятидесятилетний человек, по-нашему полковник). С ними почти сталкивается грузный, страдающий одышкой старик - шеф гестапо МЮЛЛЕР. Взаимные приветствия «Хайль Гитлер!»)
МЮЛЛЕР. Рад вас видеть, друзья! Спасаемся в бункер?
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Спасаться некогда - кто тогда будет работать за нас со Штирлицем?
МЮЛЛЕР. Затеваете очередное коварство?
ШТИРЛИЦ (ворчливо). Коварство?! Мы - младенцы в сравнении с вами.
МЮЛЛЕР. Это со мной-то! Господи, я ведь старый, добрый, безобидный человек. Вы плохо разбираетесь в людях, Штирлиц. Для разведчика это непростительно. (Дружески похлопав Шелленберга и Штирлица по плечам, Мюллер уходит.)
ШТИРЛИЦ. С годами он теряет остатки чувства юмора.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Шеф гестапо, лишенный чувства юмора, - невыносимо для окружающих?..
(Возникает кабинет Шелленберга. Бомбежка. Слышно, как поблизости ложатся тяжелые бомбы. П а у з а.)
Люблю, когда бомбят. Помогает сосредоточиться.
ШТИРЛИЦ (брюзжит). Не знаю... Погибнуть, когда дело идет и концу, - глупо.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Эти сволочи генералы наши поражения на Востоке до сих пор оправдывают условиями русской зимы. Сами себе врем - зачем, спрашивается?
ШТИРЛИЦ. Пусть попробуют сказать правду.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. И то верно. Как Рунге? Пожалуй, вы правильно поступили, что забрали его в наш департамент. У Мюллера работают одни костоломы, а тут дело тонкое. Разобрались во всех этих новых течениях в физике?
ШТИРЛИЦ. Больше всего меня занимает - можно ли с помощью физической химии приостановить процесс оглупления. Трудно стало работать - столько развелось идиотов, которые говорят правильные слова.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Слушайте, Штирлиц, я как-никак шеф политической разведки. Вы что, совсем не боитесь меня, если позволяете себе так распускать язык?
ШТИРЛИЦ (подумав). Бригаденфюрер, вам служат тысячи сильных, умелых, слепых людей. Они преданы вам до последней капли крови, но... Мне кажется, вам необходимы хоть несколько зрячих помощников.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Кроме меня, в этом доме орудует Мюллер. Смотрите, будьте поаккуратнее. Впрочем, Мюллер не станет вас арестовывать, вы слишком много знаете. Он похоронит вас с музыкой после автомобильной катастрофы.
ШТИРЛИЦ. Я бы предпочел заказать венок на его могилу.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Я тоже... Так что же Рунге?
ШТИРЛИЦ. Сложно. Почти уверен, от него идут связи. Он ведь учился и работал за океаном. А то, что заговор ученых с целью помешать рейху быстро решить проблему оружия возмездия существует, я не сомневался.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Заговор интеллектуалов... Закономерно!
ШТИРЛИЦ. Раскрыть этот заговор возможно лишь с помощью самих физиков. Сейчас я пытаюсь...
ШЕЛЛЕНБЕРГ (не слушая). Да, видно, проблема технического превосходства становится определяющим моментом в истории мира. Ученые это, кажется, уже поняли. Очередь за политиками. (Неожиданно.) Как дела с пастором?
ШТИРЛИЦ. Ничего интересного.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. А подробнее?
ШТИРЛИЦ. Арестован, как вы знаете, летом 1944 года. Кроме сестры с двумя детьми, родственников нет. Обвиняется в антигосударственной деятельности - в своих проповедях он осуждал варварство войны и неразумность кровопролития. В тридцатом и тридцать втором выезжал в Англию и Швейцарию для участия в конгрессе пацифистов.
ШТИРЛИЦ. Не отрицает, что до нашего прихода к власти у него сложились дружеские отношения с бывшим канцлером Брюнингом. Сейчас Брюнинг живет в эмиграции в Швейцарии. Никаких данных, что его связь с пастором продолжается, нет. Можете мне верить - пастор пустой номер.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Как он ведет себя на допросах?
ШТИРЛИЦ. Достаточно независимо, и не скрывает, что не во всем с нами согласен. Мне такие люди даже нравятся.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Мне тоже. А если отпустить его?
ШТИРЛИЦ. Логично. Стоит ли лишний раз портить отношения с церковью?.. Я не кончил докладывать по делу физиков. Этот Рунге...
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Вот что, Штирлиц, выбросьте из головы физиков, это действительно уже пустой номер. Мы с физикой опоздали - всерьез и навсегда. Сейчас главное для нас - пастор Шлаг.
ШТИРЛИЦ (недовольно). Не успел я вернуться из Кракова, вы переключили меня на выявление стратегического передатчика, работающего на Москву, будь он проклят! Только я вошел в курс дела, мне подсунули этих физиков - поди разберись! Теперь пастор. Конечно, приказ есть приказ, но я люблю доводить до конца начатое дело.
ШЕЛЛЕНБЕРГ (включил радио. После паузы). Русские армии, Штирлиц, окопались на Одере. В Европе союзные армии продвигаются вперед как на маневрах. Вам нравится формула «безоговорочная капитуляция»? Мне нет. Теперь слушайте внимательно - недавно наши люди раздобыли это в Лондоне. (Читает.) «Произошла бы страшная катастрофа, если бы русское варварство уничтожило культуру и независимость древних европейских государств...» Это написал Черчилль еще в 1942 году, когда русские были не на Одере, а под Сталинградом. Вы полагаете, сейчас Черчилль думает иначе?
(ШТИРЛИЦ молчит.)
Сейчас, когда существует реальная угроза того, что пол-Европы попадет под влияние коммунистов, англо-американские союзники на сепаратные переговоры пойдут. Для них это единственный выход. Для нас тем более.
ШТИРЛИЦ. Разве фюрер отменил свой приказ о том, что любая попытка переговоров о мире будет караться смертью? Если я не ошибаюсь...
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Ошибаетесь. Зачем вы иногда стараетесь быть похожим на солдафона, Штирлиц? Вы ведь сами сказали, что слепых помощников у меня и так достаточно.
ШТИРЛИЦ. Я иногда теряюсь, говоря с вами...
ШЕЛЛЕНБЕРГ (прислушиваясь). По-моему, улетают? Или нет?
ШТИРЛИЦ. Улетают, чтобы взять новый запас бомб.
ШЕЛЛЕНБЕРГ. Нет, эти сейчас будут развлекаться на своих базах. У них хватает самолетов, чтобы бомбить нас непрерывно... (После паузы.) Я верю вам, Штирлиц. Абсолютно. Надеюсь, что взаимно? Так вот, о пасторе. Он видный пацифист, его хорошо знают на Западе. Будет глупо, непростительно глупо, если мы не используем его связи. Через своих друзей в Швейцарии он легко сможет связаться с представителями англо-американской коалиции...
Книга «Семнадцать мгновений весны», написанная советским писателем Юлианом Семеновым, почти у каждого на слуху. Многие неоднократно смотрели одноименный сериал, рассказывающий о советском разведчике Штирлице. Об этом человеке сочиняют анекдоты, люди спорят, кто мог стать его прототипом. Тем более, известно, что за основу сюжета взяты реальные события, происходившие весной 1945 года. Эта книга включает в себя три романа о Штирлице.
В романе «Майор Вихрь» автор отражает события, происходившие в конце 1944 года. Основная сюжетная линия – борьба советской разведгруппы в тылу противника. Сам Штирлиц здесь не выходит на первые роли, зато хорошо описаны члены его семьи. Главную роль здесь играет майор Вихрь, который умеет анализировать обстановку и принимать решения. Писатель отражает интеллектуальную борьбу советской и немецкой разведки, которая более полно разворачивается в последующих произведениях.
Роман «Семнадцать мгновений весны» уже в большей степени рассказывает о самом Штирлице, который находится в Берлине и желает помешать противникам СССР. Здесь описан временной период февраля-марта 1945 года. Скоро закончится война, Берлин бомбят, за спиной СССР союзники ведут переговоры, которым Штирлиц должен помешать. Уже в самом начале его начинают подозревать в шпионаже, но ему удается сохранить доверие. Однако он остался без связи с московским руководством.
Книга «Приказано выжить» повествует о возвращении Штрилица в Берлин после успешного выполнения операции. Но теперь все не так просто, уже давно подозревалось, что он советский агент, кольцо вокруг него сужается все больше. Он попадает в ловушку и оказывается отрезан от своих людей. А советское руководство понимает, что их агент раскрыт, и поэтому его данным не слишком стоит доверять.
На нашем сайте вы можете скачать книгу "Семнадцать мгновений весны" Семенов Юлиан Семенович бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Председатель имперского народного суда Фрейслер то и дело срывался на крик. Он просто не мог слушать показаний обвиняемого, перебивал его, стучал кулаком по столу и чувствовал, как от гнева холодеют ноги.
– Вы даже не свинья! – кричал он. – Вы гибрид осла и свиньи! Отвечайте: какими мотивами вы руководствовались, передав красным сведения государственной важности?!
– Я руководствовался только одним мотивом – любовью к Родине, – ответил обвиняемый, – только любовью к Родине…
– Наглец! Вы не смеете говорить о любви к Родине! У вас нет Родины!
– Я очень люблю свою Родину.
– Какой же любовью вы ее любите?! Вы ее любите любовью гомосексуалиста! Ну?! Кому вы передали эти данные в Кракове?
– Этот вопрос уже не представляет для вас интереса. Те, кому я передал сведения, вне сферы вашей досягаемости.
– Вы не просто гибрид осла и свиньи! Вы еще и дурак! В горах Баварии уже создано сверхмощное оружие уничтожения, которое сокрушит врагов рейха!
– Не тешьте себя иллюзиями. Сейчас март сорок пятого, а не июнь сорок первого, господин председатель.
– Нет, вы не просто дурак! Вы наивный дурак! Возмездие грядет так же неумолимо, как рассвет и как восход солнца нашей победы! Лишь такие разложившиеся типы, как вы, не видят этого! Отвечайте суду всю правду – это единственное, что может сохранить вашу вонючую, трусливую, продажную жизнь!
– Я не буду больше отвечать.
– Вы отдаете себе отчет, чем это вам грозит?
– Мне уже больше ничего не грозит. Я сплю спокойно. Не спите вы.
– Уведите этого негодяя! Уведите его! Мне противно видеть это гнусное лицо!
Когда обвиняемого увели, Фрейслер надел свою четырехугольную шапочку, оправил мантию и сказал:
– Объявляется перерыв для вынесения приговора!
Он всегда объявлял перерыв за десять минут перед обедом: председатель имперского народного суда страдал язвенной болезнью, и врачи предписали ему не только тщательнейшим образом соблюдать жесткую диету, но и принимать пищу по минутам.
Все это, происшедшее в марте 1945 года, было одной из развязок истории, начавшейся прошлым летом…
«Центр . Совещание в полевом штабе Гиммлера 12 мая 1944 года было прервано в связи с вызовом рейхсфюрера СС к Гитлеру. Однако часть вопросов, включенных в повестку совещания, была обсуждена. Вопрос о переводе партийных руководителей Восточной Пруссии на нелегальное положение в связи с акциями русских войск был оставлен до следующего совещания.
Был рассмотрен вопрос о судьбе крупнейших центров славянской культуры. Привожу запись:
„ Гиммлер . Одной из наших серьезных ошибок, я убежден в этом, было крайне либеральное отношение к славянам. Лучшим решением славянского вопроса было бы копирование, несколько, правда, исправленное, еврейского вопроса. К сожалению, мои доводы не были приняты во внимание, победила точка зрения Розенберга.
Кальтенбруннер . Я глубоко убежден, что хорошее предложение никогда не поздно провести в жизнь.
Гиммлер . Благими намерениями вымощена дорога в ад. Если бы мы начали активное, энергичное решение славянского вопроса два года назад, нам бы сейчас не приходилось готовить себя к уходу в подполье. Давайте трезво смотреть на вещи. Теперь мы обязаны саккумулировать наши усилия, с тем чтобы постараться решить в максимально короткий срок то, что не было до сих пор решено.
Кальтенбруннер . Я думаю, наши предложения о полном уничтожении исторических очагов славизма – Кракова, Праги, Варшавы и других подобных им центров наложат определенную печать даже на возможное (я беру крайний случай) возрождение этой нации. По своей природе славянин не просто туп, но и сентиментален. Вид пепелищ будет соответствующим образом формировать будущие поколения славян. Крушение очагов исторической культуры есть форма крушения духа нации.
Гиммлер . Армия не согласится на немедленное уничтожение всех подготовленных по вашему проекту центров. Армия не может воевать в пустыне. Вопрос, если мы думаем его решить согласованно, вероятно, может ставиться таким образом, что уничтожение центров славизма должно быть непреложно проведено в жизнь либо после нашей окончательной победы, либо, на худой конец, в последние дни перед отступлением армии из названных вами городов.
Бройтигам . Стоило бы продумать вопрос об эвакуации части наиболее ценных исторических памятников.
Кальтенбруннер . Бройтигам, мне смешно вас слушать. Вы дипломат, а несете чушь.
Гиммлер . Определенный резон в предложении Бройтигама есть. Но к этому пункту мы вернемся на следующей неделе. Кальтенбруннер, свяжитесь с Кейтелем или Йодлем; по-видимому, лучше с Йодлем, он умнее. Обговорите с ним частности и детали. Выделите несколько наиболее крупных центров – я согласен с вами: Краков, Прага, София, Братислава…
Кальтенбруннер . Братислава – чудный город, в окрестностях прекрасная охота на коз.
Гиммлер . Перестаньте перебивать меня, Кальтенбруннер, что за дикая манера!
Кальтенбруннер . Все-таки Братислава – пока что столица дружественного нам словацкого государства.
Гиммлер . Порой я не знаю, как реагировать на ваши умозаключения: то ли смеяться, то ли бранить вас. Я порву листок соглашения со Словакией в тот час, когда мне это будет выгодно. Не думаете ли вы, что договор со славянами – любой их национальной формой – может быть серьезным?
Кальтенбруннер . Итак, мне нужно получить принципиальное согласие армии на акцию по уничтожению этих центров?
Гиммлер . Да, обязательно, а то генштаб начнет тревожить фюрера жалобами на нас. К чему нам лишняя склока! Мы все смертельно устали от склок. До свидания, друзья…
Бройтигам . Всего хорошего, рейхсфюрер.
Кальтенбруннер . До свидания. Рейхсфюрер, вы забыли свое перо.
Гиммлер. Благодарю, я очень к нему привык. Швейцария делает великолепные ручки. Молодцы! «Монблан» – это во всех смыслах высокая фирма…“
Как мне стало известно, Кальтенбруннер уже договорился с Йодлем о совместной (гестапо, СС, СД и армия) акции по уничтожению крупнейших центров славянской культуры. Юстас ».
Эта шифровка пришла из Берлина в Центр 21 мая 1944 года. В тот же день она была передана с нарочными всем командующим фронтами. Одновременно в Берлин – по каналу Эрвина и Кэт, радистов Штирлица, работавших с ним в Берлине уже не первый год, – была отправлена радиограмма:
«Юстасу . Найдите возможность посетить Краков лично. Центр ».
Через месяц в разведотделе штаба фронта были составлены документы следующего содержания:
«Группа военной разведки в составе трех человек: руководитель – Вихрь, заместитель по разведработе – Коля и радист-шифровальщик – Аня, откомандированные Генеральным штабом РККА для выполнения специального задания, прошли подготовку по вопросам, связанным с паспортным режимом генерал-губернаторства и – отдельно – Кракова; уточнены легенды, шифры, время и место радиосвязи.
Задачи группы – установление способов, времени, а также лиц, ответственных за уничтожение Кракова.
Способы выполнения оговорены с руководителем Центра по выполнению специального задания полковником Бородиным.
Работа: после выброски и приземления – сбор. Определять местонахождение друг друга по миганию фонариков. Центром сбора является Аня. Если у кого-либо ушиб или ранение – необходимо перемигиваться фонариками чаще, с интервалом через одну минуту, а не через три, как это установлено. Цветовые различия: радистка – белый цвет, руководитель – красный, заместитель – зеленый.
Сразу после приземления закапывают парашюты и начинают передвижение к северу – три километра. Здесь – привал; переодеваются и устанавливают связь с Бородиным. После этого рация должна быть закопана, двое остаются в лесу возле рации, а заместитель по разведке отправляется в село Рыбны. Там он должен выяснить наличие немецких патрулей. Если в селе нет войск и патрулей, Вихрь идет в город Злобнув, на улицу Грушеву, дом 107, к Станиславу Палеку и передает ему привет от его сына Игнация, полковника Войска Польского. Сигизмунд Палек выводит Вихря через своих людей на связь с шифровальщиком Мухой. Вихрь подчиняет себе Муху.
Если по каким-либо причинам все члены группы не собрались после приземления или дом Палека занят немцами, местом встречи устанавливается костел в селе Рыбны: каждый день, с седьмого по десятое, с десяти до одиннадцати утра. К руководителю подойдет Муха – молодой человек в потрепанной немецкой форме без погон. Вихрь должен быть одет в синий костюм, кепка в правой руке, в левой – белый платок, которым он будет утирать лоб справа налево быстрым движением. Пароль: „Простите, пожалуйста, вы здесь старушку с двумя мешками не видели?“ Отзыв: „По-моему, она недавно уехала с попутной машиной“.
ОСНАЩЕНИЕ ГРУППЫ „ВИХРЬ“:
оккупационных марок – 10 000
рейхсмарок – 2000
золотых часов – 8 штук
костюмов – 4 (два бостоновых, два шевиотовых, сшитых по спецзаказу во Львове)
ботинок – 4 пары
сапог – 2 пары
сорочек – 2 пары
носков шерстяных – 2 пары
носков нитяных – 3 пары
платков носовых – 4 штуки
пистолетов „парабеллум“ – 3 штуки
обойм к ним – 6 штук
гранат – 8
автоматов „ППД“ – 3 штуки
рация – одна
комплектов питания – 2
Вещи переданы капитаном ВЫСОКОВСКИМ (подпись).
Вещи приняты майором ВИХРЕМ (подпись) ».
